Корреспонденты подкаст-студии «Ваши уши» навестили Николая Федоровича Лебедева (р. 1928), директора Сусуманского ГОКа с 1978 по 1983 год, преданного сусуманца и колымчанина, кавалера двух орденов Трудового Красного Знамени, чья жизнь связана с историей горной промышленности Северо-Востока. Работать начал на Крайнем Севере с 1952 года, еще со времен Дальстроя, сначала на Чукотке, после – на Колыме, в Сусумане. Теперь на пенсии.
Разговор с легендарным человеком шел за пирожками, картошкой, вареньем, чаем с травами, сваренным кофе и по собственным рецептам приготовленными напитками. Весь вечер Николай Федорович и его дочь Наталья потчевали гостей, временами делясь кулинарными секретами.Николай Лебедев. Сусуман, 2018 г.
– День металлурга, ребята, завтра. А вы, журналисты, прославляете горную промышленность. Выпьем за горняков.
– Наливка отличная!
– Стланик, шишки (орешки пережаренные), мед… Всего 10 ингредиентов. На Чукотке у нас ничего кроме спирта не было, чего только не придумывали, чтобы его повкуснее сделать. А сейчас я спирт просто обычным брусничным сиропом развожу, и получается отличная штука.
– Николай Федорович, как вы здесь оказались?
– Родился в Сибири. На Севере с 1952. В Сусумане с 1967 года. Начинал на Чукотке, приехал после окончания института по распределению. 14 с половиной лет на Чукотке отработал, на прииске «Комсомольский». Почти всю нашу группу направили туда, через три года половина уже уехала, а через три отпускных сезона осталось из нас три человека, а потом – я один. После «Комсомольского» меня перевели главным инженером Сусуманского ГОКа, так здесь уже 53 года живем.
– А почему остались?
– Ну, сначала мы ложками на своих топчанах дни чертили, отсчитывали, сколько прожили, потом – сколько осталось. А затем в отпуск поехал (отпуска большие были – 5 месяцев, с подземкой – до 6 месяцев), погулял, думаю – дай еще разок съезжу.
Один только раз, на втором заезде, невмоготу было, вот уже Наташка (дочь) родилась, пришел к начальнику горного участка, написал заявление на увольнение. Приехали парторг, начальник прииска, поговорили, уболтали, остался. А потом вступил в партию, главным инженером назначили – уже не уедешь. Работа была сумасшедшая, круглосуточная, некогда было думать ни о чем. Только о плане думали. Раньше все было поставлено только на выполнение плана. Золото, золото, олово… Семья появилась, работа с головой захватила.
– О людях, получается, не думали? Или человеческие условия все же были?
– Ну какие условия! Я тогда на «Комсомольском» начальником участка «Южный» был, жили в бараке, из торфов сложенном. Между щитов, сбитых из досок, торф укладывали, этим и утеплялись домики. Воды нет. Лед возят. Трактор выделяют, с волокушей на речку отправляют, лед там надолбят, по домам развезут, около домов по снегу разбросают, бочки дома, наколешь лед, в бочки перенесешь – вот и вода. Дочь Наташку жена родила прямо дома, она тогда горным мастером работала. Пришла с полигона и родила. Вода нужна? Надо ребенка помыть? Подогрел, помыл…
– Правда, что люди двери на замок не запирали – любой мог зайти? Северное чувство единения спасало?
– На Чукотке мы действительно жили так: закрываешь дверь на палочку, чтобы ветром не надуло, и все. Все друг друга знали. Доверие полное.
– Вы с заключенными работали?
– Пять лет. На Чукотке, когда начинал, еще лагеря еще были. Трудно было, все были 25-летники. На Колыме разные заключенные были, много политических, людей образованных, а на Чукотке – отребье, убийцы, бандиты, которым по 25 лет дали, и не за политику. Я начальником был, всех в лицо знал и по имени. Рабочие у меня – заключенные. Хвалились: «Ты у меня будешь 101-й на ноже».
Одно время трудно было с куревом, а на месяц давали три пачки махорки, и две пачки «Беломора», я и бросил курить. Вытащишь пачку, а зеки: «Гражданин начальник, можно?» Ну что, не дашь разве. Все подскочили, два раза закурили, и – нету. Вот я и бросил, так один приблатненный говорит: «Ты мне будешь отдавать свое курево». – «Нет, чего это я тебе буду отдавать? У меня друзья курящие». А среди них были и хорошие мужики. Я в 1952 году там начал работать, а в 1945-м закончилась война; многие фронтовики по радости после Победы побуянили, кто за мародерство, кто за драку попали сюда. Бригадир из таких хороший был у меня. Стоило сказать: «Вот этого уйми». Он его вызвал, врезал как следует. Все успокаивалось.
Жалко было их, как только приехали на прииск «Красноармейский». В первый же день, когда я на смену вышел, смотрю – ведут этих заключенных. Холодно, пурга, октябрь, а вьюга. Они в телогреечках гнутся, к входу в жилую зону подошли, а зона большая, километра полтора длиной и шириной 800 метров. На проходной всех проверяют и нас тоже. А их подвели к зоне, конвой с собаками: «Ложись! Вставай! Ложись!» – издевались над людьми. Они любили усердно функции выполнять свои перед начальством. А у меня жалость такая проявилась. В конце смены подходит зекашка: «Гражданин начальник, а вы сможете нам хлеба и масла купить?» Ну куплю, конечно. На следующий день с сумкой через вахту: «Чего у тебя там?» – «Хлеб, масло, ребятам в бригаду» – «Паспорт есть?» Я, дурак, паспорт даю. Отобрали паспорт, хотели завести на меня дело. Это ж запрещено. Начальник шахты вернул мой паспорт, утрясли этот вопрос.
В общем, я же еще почти студент, а там сразу начал пить, курить, материться, потому что там теленком нельзя быть – съедят сразу.
Потом их (зеков) в 1958 году куда-то вывезли, и мы остались без рабочей силы. Делать нечего, к промсезону надо готовиться уже, а рабочих нет. Я горных мастеров собрал, говорю: «Давайте сами промприборы будем строить и линию электропередачи туда проведем, котлованы будем проходить, а потом в них будем ставить опоры». Было дело. А потом прибыли комсомольцы-добровольцы. Многие совсем ничего не могли делать. Но со временем стали настоящими мастерами.
– Вы как-то отказались добывать золото зимой, пошли на конфликт с высшим руководством.
– Эта история уже в Сусумане была. Я директором ГОКа был. Осенне-зимняя промывка металла (ОЗПМ) – это глупость необыкновенная. Сентябрь проходит, октябрь наступает, морозы за – 20, а план недовыполнили на 1,5–2%. Продолжаем работать. Уже все сковано льдом. Как добывать? Но заставляют нас добывать. Мы вынуждены утеплять промприборы, ставить форсунки – греть колоды внутри, чтобы не примерзали пески; бочки подвешиваем с тряпками с дизтопливом. Поджигаешь, подогреваешь днище, –придумываем все что угодно, чтобы можно было работать. Но золотые пески-то мороженые, в никуда уходит металл.
А в тот период песков богатых золотом уже нет близко. Говорит начальство: богатые пески на Буркандье. Давайте возите с Буркандьи! «Татрами» возили пески за 100 с лишним километров с Буркандьи на прииск имени Фрунзе – там сделали осенне-зимний прибор.
Я чуть не разморозил все поселки, потому что весь транспорт был занят на подвоз песков. Звоню в объединение «Северовостокзолото»: «Разрешите мне снять транспорт на уголь. Надо же поселки обеспечить. Угля осталось на сутки-двое». – «Звони в обком партии». Звоню в обком. Там говорят: «Если хочешь партбилет в кармане носить – добывай золото».
Это ж глупость несусветная!
На совещании в областном комитете партии все директора ГОКов были собраны по вопросу осенне-зимней промывки. Обком КПСС тогда все вопросы решал. «Кто будет выступать?» Все молчат. Ну я и выступил против. Секретарь обкома (Н. И. Мальков – первый секретарь обкома КПСС Магаданской области в 1978–1986 гг. – Ред.) на меня окрысился: «Вы план не выполняете! Работать не можете!»
Мы, Сусуманский ГОК, добывали всю жизнь больше всех комбинатов. Я не говорю про 30–40-е годы прошлого века, речь уже о 60–80-х. Если Ягоднинский ГОК достигал в добыче золота 16 тонн, то мы давали 18–20 тонн. В 1971 году 21 тонну добыли.
А план не выполняли почему? Это еще одна невероятная глупость! Объединение устанавливает план. Мы говорим, что он невыполнимый; нам говорят, ну, потом разберемся, мол, попозже скорректируем, и не корректируют. Потом наступает сентябрь, октябрь, тогда и начинают корректировку. А это все время и нервы.
Мы время от времени с этой осеннее-зимней промывкой сталкивались, в один год чуть не утопили на «Экспериментальном» драгу. В декабре работала драга! Корпус настолько обледенел, что вода чуть ли не через люки пошла в трюм. Когда мне позвонили, я приехал туда, остановил работу.
Однажды собрали всех директоров ГОКов, поехали в Москву, в Госплан. Там говорят: «Сколько? Три тонны снять? Нет, не можем. Все уже заложено в план». Так как же так: было рано, теперь уже поздно. Я в Госплане выступил, пытаясь добиться человеческого решения.
Потом сняли по три тонны, но только со всего объединения. Но начали вышестоящие на меня косить недобрым глазом!
А после случая с Мальковым (я тогда с главным инженером покинул совещание по ОЗП) от меня требовали извинений, хоть телеграммой. Я извиняться не стал и вскоре ушел с должности. Генеральному директору самому стыдно было за случившееся передо мной, все же понимали, что я прав.
Потом предлагали перейти директором туда, директором сюда. Нет, говорю, я пойду горным мастером. В общем, я тут на принцип пошел.
И начал с низов: мастером по подготовке кадров в разведку, потом стал инженером по технике безопасности, инженером геологической партии.
– Когда остановился процесс развития и стало все разрушаться – когда регион начал увядать, в 90-е?
– Сам процесс разрушения горной промышленности начался с разрушения Советского Союза, когда изменилась экономическая система страны, когда мы от социализма перешли к капитализму.
– Вам лично тяжело было пережить этот момент?
– Конечно, тяжело. Столько создали. Только вроде бы поднялись, впереди еще такие планы были! Хотя я уже не директором ГОКа был. А тут один прииск закрывается, второй, третий. Объединение («Северовостокзолото» – наследник Дальстроя, крупнейшая в СССР организация по добыче золота, олова, вольфрама, объединяющая все прииски Колымы. – Ред.) закрыли, все предприятия развалились. Видели, стоит брошенное здание на Берелехе? Его строили для ремонта тяжелой техники. В него 18 миллионов вложили, огромные деньги в советское время.
– Когда люди стали уезжать в связи с разрухой, почему вы здесь остались?
– Я и не уеду. Здесь мои дети, семья.
– Вас здесь что-то держит? По духу вам это место?
– Ничего меня не держит. Так меня и на «материке» ничего не держит. Мне нравится здесь. Как вы думаете, вот я 52 года в Сусумане живу, 15 – на Чукотке, 67 лет. Какой я «материковский»? Только разве что там в школе отучился, да институт. Все остальное время я здесь. И кто меня там ждет?
– Многие говорят, что здесь еще много золота, хватит и нашим внукам. Вот еще немножко, и как рванет развитие! Вернемся в прежние богатые времена! Как думаете, получится?
– Если потребуется золото, то получится. На это деньги нужны. Ведь мы же отработали то, что было найдено в советское время, так и сейчас работаем в основном на тех запасах, которые были разведаны и найдены тогда.
А сегодня техника значительно шагнула вперед. И сейчас если еще наука разработает какую-то технологическую новинку, чтобы мелкое золото извлекать, то мы можем еще столько же золота добыть в отвалах, в техногенках. А сколько мы еще не разведали!
На Чукотке на дражном полигоне (драги еще не было, а запасы дражные были) нам завезли понтон. Сижу в кабинете, работаю, приходит вечером геолог: «Хотите золото посмотреть хорошее?» и разворачивает сверток с хорошим крупным золотом с одной проходки. «Ого!» Я директору через стенку стучу. Вызываем машину, едем на полигон, где нашли это золото. И мы решили это дражное золото отработать раздельной добычей, промприборами. А оборудования для этого у нас нет. А на «Северном», «Западном», «Южном», недалеко от Валькумея и Певека, где добывали урановые руды (эти рудники закрыли в 1954 году), там все это есть: компрессоры, рельсы, что нам нужны, и мы в четыре трактора мотанули на следующий же день.
Приезжаешь – растительности никакой, ни травинки, ничего нет. Ветерочек тянет неприятно. Вверх поднялись, там производственные помещения, на терраске рельсы выложены в клеточку. В штольню зашли, там компрессоров с десяток стоит, в мазуте, в масле, – консервация сделана будь здоров! Поднимаемся наверх – там вентиляторы, электродвигатели, всякое оборудование, – все это в отличном состоянии, замуровано. Мы там двое или трое суток пробыли, сани загрузили нужным оборудованием, привезли и зарезали четыре шахты, из них больше двух тонн взяли золота. А меня вызвали в объединение и хотели дать выговор или снять за то, что я позволил отработку дражных запасов раздельным способом. Но мы золото ведь взяли, и быстро, неважно – драгой или промприбором. Надо было мне орден дать и дали.
Мы уже взяли две тонны запасов, а только после этого привезли оборудование к драге и начали ее монтировать. Драга только через два года стала работать, а мы это золото уже брали. Ну драга до сих пор, по-моему, там работает.
– Мы были на дражном полигоне, нам сказали, что оборудование еще с советских времен, получается, там работают драги еще с тех пор, когда вы их собирали?
– На прииске «Комсомольском» на Чукотке первую драгу запустили в августе в 1949 года, она с тех пор там и работает. Один только прииск «Комсомольский» добывал столько золота, сколько сегодня весь Сусуманский район.
– Выходит, делали на века.
– Да, но понтоны меняют, цепи, ковши, электрооборудование меняют постоянно. Самое трудоемкое – поменять понтон.
– Нам сказали, что сейчас драги добывают в разы меньше, чем раньше заключенные руками. Запасы истощаются, добыча иногда даже не окупается.
– Драги?! Кто это так наговорил? Ну-ка скажи номер драги!
Драги сейчас дают столько, сколько не давали в жизни, сейчас они дают золота больше в полтора раза за счет того, что на дражных полигонах экскаваторы везде. Шагающие экскаваторы по ходу драги делают дражную вскрышу. Раньше у нас экскаваторов не было, поэтому драга сама перерабатывала. А ей какая разница – с золотом или без – перемалывать эти объемы. Она вот миллион переработала и добыла 200 килограммов. А сейчас из этого миллиона экскаватор вычерпал 400 тысяч торфов, осталось 600. Так драга уже 600 этих обогащенных взяла и еще возьмет. Так что драги сегодня больше дают, но не потому, что стало больше естественного содержания, а за счет искусственного обогащения, потому мы предварительную вскрышу делаем.
Можно было бы все вскрыть и оставить как для промприбора – плац только чистый, но это для драги уже слишком.
– Вы когда работали, с «хищниками» проблем не было?
– Он 15 граммов намыл, его поймали – хищник! А сейчас 40 миллиардов украл, и ты не хищник, через два месяца выпустили – это благородный товарищ. Вот и считай.
Вот позвонили: на Адыгалахе, на отдаленном участке хищников нашли, и мы едем туда ночью с замом по сохранности золота поймать их. Людей мы не нашли, но там так все культурно сделано было, по-литературному: и водоотводная канавка, и водозаводная на бутару. Вот так они трудятся! И там, где никто мыть не будет. Это золото сто лет лежало и будет лежать. Если бы организовали прием, они бы его сдавали, а мы – принимали. А вместо этого их начали ловить. Вот и ловят. Приходят ночью, перекопали все в домике у ребят, которые на промывке, у кого-то под подушкой нашли два грамма: Ага! Есть! Хищника поймали!
– В общем тогда времена поинтереснее были, чем сейчас?
– Конечно!
– Скучаете по тому времени?
– Конечно.
Н. Ф. Лебедев (крайний справа) с ветеранами Сусуманского района. 6 мая 2011 г.
– Да мы уже тоже по ним начинаем скучать. Сами-то там не жили, но слушаем рассказы: получается, была целая цивилизация, которую мы потеряли. И сейчас только какие-то останки находят. Тот железяку принесет, другой – еще что-нибудь найдет…
– Социалистический строй ругают: а собрания, совещания людей в кучку собирали. И ответственность повышалась, особенно у руководителей, – все время надо выступать, отчитываться.
А сегодня есть делец, и единственная его забота – как обмануть соседа, вырвать деньги, выхватить себе.
В 50-х годах все на золото было ориентировано. О каком жилье разговор! Золото давай!
Когда мы приехали, в первые дни нам топчаны дали. Ножка отломилась – на чемодан приставили.
А потом и о людях думать начали. В конце 70-х – в 80-е стройки мощные были, Сусуман весь в это время построен был, а так до этого лачуги тут стояли; барак врос в землю, окошечко торчит, прокуратура там. Думаешь: как же они живут-работают?
Да уже и неплохо начинали жить. Еще бы немножечко подправили, и можно было жить хорошо, по-настоящему. Нет, все сломали.
– С Магаданом какие-то воспоминания связаны?
– В Магадане у меня самые нехорошие воспоминания. В 52-м когда приплыл я на пароходе, на «Феликсе» («Феликс Дзержинский». – Ред.) рано утром, пасмурно, моросит дождь; нас на 4-й километр поселили в транзитку в бараки, где зеки до этого жили, там полати двухэтажные, на них мы спали. И две недели, пока самолет ждали (летной погоды не было) на Чукотку, в Магадане жили. В город идешь – тротуара нет, машины идут, весь по уши в грязи. Отвратительно. В ресторан пришли (обедать ходили, там такая вкусная соляночка, обычно брали солянку и чай), народу много, Стаканов не было, были банки литровые, 0,7. Вдруг вокруг зашебутили. Два стола начали ругаться, банками кидаться, а мы между ними!
Из отпуска возвращаешься через Магадан – туманище! Хорошо, я уже главным инженером прииска был – гостиница нормальная, а другим каково?
Мне не раз предлагали работать в Магадане начальником ПТО объединения СВЗ (производственно-технического отдела – Ред.), по новой технике, я отказывался, – не нравился мне Магадан.
– Регион был закрытый, и приезжали только лучшие специалисты, какие люди были, как вы их ощущали?
– Лучшие? В Магадане в то время был громадный дефицит квалифицированных кадров. В институты поступали заявки от Дальстроя, чтобы направляли студентов. А кто знает – какой я приеду, хороший или нехороший. Если знали хорошего, то, конечно, приглашали и условия создавали. Почему ехали в Магадан, на Чукотку? Полгода прошло – 10% надбавка к оплате, до 100% повышение. Первое время плохо было с зарплатой, а потом – хорошо, но это когда уже все надбавки натекли. Ну и сами условия трудные, слабые люди сбегают, кто покрепче – остаются. А как не сбежать? На Чукотке однажды мы целый год не снимали телогрейки, температура в помещениях около ноля держалась.
– Сегодня уже единицы из тех, с кем начинали, остались здесь?
– Ну, кто-то умер, кто-то уехал. Один вот в Америке живет у океана, был секретарем парткома здесь, теперь каждую неделю звонит: ну что там у вас? Скучает по Колыме. Все скучают.
– С медведем встречались?
– Встречался несколько раз. Это были мои хорошие знакомые, я их не боялся. Как-то с женой пошли за груздями. Поднялись на горку. О! Медведь. Жена как увидела, и бежать. Я ей: «Стой! Стой!» Крикнул медведю – стоит. Свистнул – он убежал.
В другой раз пошел за грибами, урожая не было. Стою, осматриваюсь, поднимаю глаза – метрах в пятнадцати медведь стоит, смотрит, раскачивается нехорошо. «А ну пошел отсюда, – говорю, – что смотришь!» Он стоит, перестал мотаться, не уходит. Свистнул – не уходит, встал на лапы. Я давай орать, он побежал на меня. Я все успел передумать: как он мне хребет будет ломать, как на лиственницу не успеть залезть. Я в него кинул огромный камень, он отпрянул, сделал круг и снова на меня. Я в него – веткой горелой лиственницы, он снова отскочил, сделал круг и опять на меня. Сколько мы так тренировались, я не знаю, к тропе отступаю, вышли на поляну, там куча веток старых, так и кидал, пока он в кустах вдруг не скрылся. Я всю дорогу домой шел пятясь, думаю: затаился, сейчас выпрыгнет и скальп снимет. Пришел домой, бутылку водки выпил, и хоть бы что. Нагнал на меня страху, с тех пор стал по грибы с ракетницей ходить.
– Как, по-вашему, Сусуманзолото как компания достойно продолжает традиции?
– Здорово работают! Жаль, что разведки практически нет, делается только доразведка. Мой сын там начальником в разведке. Они работают на старых запасах, но уже лет 20 каждый год наращивают объемы производства. Казалось бы, уже нечего брать, а они все время наращивают и наращивают.
Когда я работал, мы максимальную мощность вскрыши торфов делали 24 метра, а они сейчас в верховье Берелеха под 60 метров вскрышу делают. Каждый сезон артель «Иткана» 400–500 с лишним килограммов золота добывает. Раньше «соточки» ползают, ползают, через неделю придешь – неясно, есть уходка, нет уходки? А теперь техника в 700 лошадиных сил работает, через два дня полигона уже не узнаешь. Опускаются на 5–10–15 метров.
Я постоянно рассказываю, когда в 1974 году в Магадан приехал Косыгин (Алексей Николаевич Косыгин – председатель Совета министров СССР (1964–1980). – Ред.), его уговорили приехать к нам, в Сусуман, посмотреть на работу новой горной техники, а у нас были 8 штук Катерпилларов D 9g, американских бульдозеров в 385 лошадиных сил, мощные. Здесь предварительно подготовили полигон, вскрыли. С других приисков технику сняли. Бульдозеры поставили в один ряд, САТ работает, как челнок носится, толкает кубов 15–18. Затем наши ДТ-250 – поменьше толкают, Т-180 – еще меньше, а «соточка» (Т-100 – Ред.) вообще только полтора куба везет. Спрашиваем у Косыгина: «Когда мы будем иметь такие машины в достаточном количестве?» – «Будут вам машины в достаточном количестве». И только за два года (1975–1976) объединение получило 178 машин! Вот это председатель Совета министров был! Настоящую техническую революцию нам сделал. А не приехал бы, так еще бы колупались с маломощными Т-100 и Т-180. От одного человека ох как работа зависит, от каждого человека.
Раньше для нас важна была работа, дело, план. Работа была жизнью. Надеюсь, что скоро вернется отношение к делу в нашу жизнь.
От редакции:
О жизненном пути Николая Федоровича Лебедева читайте в книге: Страницы истории. 80 лет Сусуманскому ГОКу. 65 лет Сусуманскому району.
